Некогда имя греха было для христиан так ужасно, как проклятия и казни. Апостол Иаков, желая одним ударом сокрушить гордость хвалящегося ведением истины, но живущего по плоти человека, сказал только, что ему грех! Ведущему добро творити, и не творящему, грех ему есть (Иак. 4, 17). Ныне многие содрогаются при имени безчестия, урона, смерти: мысль о грехе, подобно привидению, не тревожит более просвещенного века. Так ли совершается в нас предсказанное пророками о царстве Мессии: яко да обетшает согрешение (Дан. 9, 24)? Ах! Согрешение обетшавает в нас не так, как старая одежда, которую повергают к ногам, когда облекаются в новую; но так, как застарелая болезнь, в которой чувствование боли притупляется временем, и которую «мало наконец отличают от здравия»  .

Столь опасная привычка подкрепляется столь же бедственною недальновидностию, с каковою мы смотрим только на прелестную личину, под коею грех нам является; но не проникаем в истинное свойство его, и не соединяем с ним его последствий. Что такое наши недостатки, бедствия, смерть? — «Говорят» . несовершенства природы, действия случаев, удары судьбы! — Так-то самолюбие удобнее позволяет нам хулить Бога, нежели находить источник зла в себе самих.

Правда Божия, слушатели, не имеет нужды в нашем оправдании. Но неправда наша должна быть обнажаема для нашего же от Бога оправдания. На сей конец, сообразно настоящему чтению из Апостола, откроем по возможности необходимый союз греха со смертию, оброцы греха смерть, и пагубному обольщению греховного состояния противоположим преимущества состояния благодатного: дарование Божие, живот вечный, о Христе Иисусе Господе нашем.

Бог, как говорит Премудрый, смерти не сотвори (Прем. 1, 13). От источника жизни могло ли что проистечь, кроме жизни? Дав бытие ничтожеству, Он дал бытию закон, по которому бы оно действовало ко благу: действование по сему закону есть жизнь. Благороднейшие твари получили свободу, которая есть способность исполнять закон, по сознанию его совершенства, из любви к Законодателю, и которая посему не исключает возможности отступить от оного; а такое произвольное отступление от закона есть грех. Но поелику тварь, выходя из пределов, премудростию и благостию Творца ей поставленных, не может взойти к высшему совершенству, которого, будучи сама в себе ничтожество, не только дать, но ниже возвратить себе не может; то ее уклонение от закона по необходимости есть падение в низший круг действования, расстройство, разрушение, смерть. Вот путь, по которому единем человеком грех в мир вниде, и грехом смерть. Он входит, как тать, и потом неистовствует, как разбойник: обнажает, порабощает, убивает. Человек, по троякому отношению своего действования к самому себе, ближнему и Богу, может наслаждаться троякою жизнию: естественною, как существо видимого мира, гражданскою, как член общества, и духовною, как умаленный малым чим от ангел: преобладающий грех и на жизнь естественную, и на целые общества, и на безсмертный дух человеческий налагает дань смерти. Оброцы греха, смерть.

В первобытной невинности человек был безсмертен по телу, равно как и по душе. Покоренные ему твари подвержены были естественным изменениям, — однако так, что ни владыка их, ни они сами от того не страдали. Едва грех овладел сим владыкою, как и в его владениях, и в нем самом, по непостижимому действию правосудия Божия, возстал мятеж: и скоро бы, может быть, опустошило всю землю единое беззаконие, «если бы» милосердый Бог не положил между им и его пагубными последствиями некоторого расстояния, дабы оставить место покаянию и благодати. Между тем дивный Промысл заповедал смерти в различных видах преследовать и поражать грех в такой соразмерности с его шествием и силою, чтоб его же порождение было препятствием его могуществу, и чтобы ослепленный впрочем грешник без труда узнавал в нем своего врага и убийцу. Дабы показать вам действие сего Божия суда, я не укажу на первый мир, вдруг погребенный в волнах за умножение неправды; или на древние грады, которые воплем своего разврата низвели на себя небесный огнь; или на гробы похотения, которые в безплодной пустыне создала себе роскошь Евреев и проч. Кто имеет очи: тот, не обходя веков и стран, всегда и везде видит меч Божий на преступление, сокрытый в самой природе и в обыкновенном течении дел человеческих. Не видите ли вы, как смерть, по выражению Пророка, восходит сквозе окна ваша (Иер. 9, 21), — проникает во все чувства и силы, посокльку открываем их для греха? Как чаша земных удовольствий изливает если не всегда скоропостижный, то, без сомнения, медленный яд в уста неумеренности; корысть не столько наполняет сокровищницы златом, сколько душу мучением; обида вызывает против себя если не правосудие, то другую обиду; коварство упадает в яму, которую изрыло ближнему, и мужие кровей и льсти не преполовляют дней своих (Пс. 54, 24)? Как самое тонкое злоупотребление способностей естественных изощряет на себя столь же тонкое оружие: гордость убивает рассудок; мудрость, неискусившая имети Бога в разуме, предается в неискусен ум творити неподобная (Рим. 1, 28); и в самый корень греха — самолюбие — от времени до времени ударяет гром злополучия? И когда Бог, не хотящий смерти грешника, говорит о Себе, что Он наводит грехи отцев на чада и на чада чад, до третияго и четвертого рода (Исх. 34, 7): не то ли сие значит, что самый грех, неограниченно возобладавший человеком, внедряется в существо его, распространяет власть свою вместе с жизнью, которую он дает другим, и если не свергнут сего наследственного ига, собирает свои оброки с сынов, внуков и правнуков?

Но ежели сим или другим образом греховная болезнь одного может сделаться заразою многих, то удивительно ли, что и последующая за нею смерть также постигать может племена и народы, как и человеков? Жизнь общественная получила начало тогда, как Бог рек первой человеческой чете: наполните землю, и господствуйте ею: здесь нет ни разделения, ни разрушения. От чего же смертны, а иногда и чрезмерно кратко-жизненны сии тела гражданственные, если не от того же, как и естественные? Оскудение любви к отечеству и взаимной искренности между членами общества сопровождается слабостию и безпорядком в его действиях; роскошь, поглощая его истинное довольство, измучивает его вымышленными нуждами; стремление к преобладанию и неправосудие возбуждают против него внешних и домашних неприятелей; в вере и благочестии оно хранит или теряет основание своих законов, побуждение деятельности, страх злодейства, награду подвигов, залог безопасности, — словом, жизнь и душу. Если ты, правоверное Отечество, не стареясь, переживаешь твоих соседов и врагов, то благослови правду и веру, которыя Господь Саваоф оставил тебе, как семя долгоживотное! Без них никакой народ не может ожидать себе лучшей участи, нежели возлюбленный, но неверный Богу Израиль. Вскую умираете доме Израилев? вопиет к нему Иезекииль (18, 31). Вотще, совратясь от пути правды, мечтаешь ты, что не управится путь Господень; напрасно думаешь ускользнуть от Его правосудия, — ты сам себя умерщвляешь твоим нечестием. Вскую умираете доме Израилев? — Если и бывают случаи, когда путь нечестивых спеется, и рука их господствует, то сие есть или последняя мзда, которую восприемлют они за некий останок добродетелей, или последнее напряжение, которое лишит их останка крепости. Развратное общество в силе — подобно человеку в горячке: его сильные и быстрые действия суть действие болезни, а часто и предвестие смерти. Державный Пророк видел и описал судьбу торжествующего нечестия: видех нечестивого превозносящася и высящася, яко кедры ливанския. Но долго ли продолжалось сие явление? — Мимо идох, и се не бе (Пс. 36, 35).

Впрочем все казни, преследующие беззаконие в естественной и общественной жизни, суть токмо припоминательный образ и, так сказать, след истинной смерти, совершенно неразлучной от греха. В оньже аще день снесте от древа, смертию умрете (Быт. 2, 17). Вам известно, что Адам девять веков жил на земле по снедении от древа запрещенного: или не сбылось сие слово, коего ни единая черта не может прейти, хотя бы небо и земля поколебались? — Нет! Адам точно умер в день грехопадения: умер в своем уме, который, быв причастен Божественного света, облекся во мрак чувственности; умер в своей воле, которая утратила силу стремиться ко благу духовному; умер в своем сердце, которое упало с высоты небесной любви и блаженства и раздробилось по числу земных прелестей; умер в своей деятельности, которая с сего времени могла производить только мертвыя дела (Евр. 9, 14). Что убо и мы, рожденные во грехах и слишком богатящиеся сим наследием Адамовым, — что мы в теле смерти сея (Рим. 7, 24), как не живые мертвецы во гробах своих? Смерть тем более убийственная, чем менее ощущаемая, и ужаснейшая всех смертей, которые мы видим и знаем! Ибо те убивают временное, а сия вечное; те сами смертны, а сия может быть безсмертною. Гроб, по словам одного христианского учителя (Тертулиана), есть убежище от смерти; но это не для умирающего во грехе, ибо его и за гробом ожидает смерть вторая (Откр. 21, 8) или раскрытие первой смерти во всех ея ужасах.

Познаем, слушатели, чего мы должны страшиться. Если страшен меч, то еще страшнее убийца; если ужасна смерть, которая поражает не столько человека, сколько грех, то колико ужаснее грех, который рождает смерть! Но поелику страх есть безполезный мучитель, доколе он не есть пестун любви: не умедлим обольщаемому грехом сердцу нашему дать достойнейший его прилепления предмет и к нему единому, по возможности, соберем все расточенные силы наши, как печальные обломки кораблекрушения к безопасному берегу. — Какой животный свет посылает небо в наш внутренний ад! И как скоро убегает от него сень смертная! Бог правды и мздовоздаяния для праведника, становится Богом милосердия и благодати для грешника! Дарование Божие, живот вечный, о Христе Иисусе Господе нашем.

Нашедши нас мертвыми, благодать не требует, чтобы мы заслужили жизнь, ибо сие невозможно. Она обретается не ищущим; является не вопрошающим; дарствует, а не воздает. Дарование Божие.

Приметим же греховную слепоту нашу. Чего мы не делаем для удовлетворения суетным желаниям и страстям законопреступным! Богатству жертвуем спокойствием, чести — богатством и опять спокойству — честию; бросаемся в опасности, дабы извлечь из них славу, или повергнуть в них соперника; проводим век в непрестанных заботах, дабы достигнуть лучшего состояния, которое всегда удаляется от нас; и, видя свое здравие ослабевающим, продолжаем убивать себя чрезмерными усилиями, чтобы дожить желаемого. А свергнуть тяжкое бремя греха и взять легкое иго Иисуса, исхитить слабое сердце от мира и положить его в силу Божию, совершающуюся в немощах, упраздниться и дать Богу творить в нас свое дело — это трудно, это превышает наши силы!.. Увы! Мы бываем деятельнее и сильнее для нашей погибели, нежели сколько нужно бы для нашего спасения.

Благодать возобновляет и возвращает человеку все, что грех ни разрушает. Она паки почерпает ему духовную жизнь из Бога, ея источника; вводит его в сочленение безсмертного тела Церкви и, когда земная наша храмина тела разорится, уготовляет храмину нерукотворенную на небесах. Живот вечный.

Напротив, за какую награду мы работаем греху? — Поставим себя между им и смертию, и, озревшись сюду и сюду, мы невольно повторим вопль сына Саулова: вкусих мало меду, и се аз умираю. Я вкусил несколько капель удовольствия — и вижу пред собою море зол. После нескольких минут наслаждения предстоит вечность мучений. Я не насытил и плоти, а погубил душу. Вкусих мало меду, и се аз умираю (1 Цар. 14, 43).

Наконец, благодать представляет нам всемогущего Подателя и вернейшего Споручителя своих даров, Иисуса Христа Богочеловека. Он есть Бог, ибо наше возсоздание может совершиться силою единого Создателя; но вкупе и человек, дабы мы безопасно и дерзновенно приближались к Нему. Он соделался по нас грехом и клятвою (2 Кор. 5, 21; Гал. 3, 13), чтоб искупить нас от греха и клятвы, и, стяжав нас кровию Своею, ожидает, чтобы мы все прияли чрез Него в Нем. О Христе Иисусе Господе нашем.

На чем, напротив, утверждаем мы наши надежды, когда покоряемся греху? — Лукавый враг, каждый раз, когда подает нам запрещенный плод, обещает слишком много: будете яко бози; но, исполнив его волю, мы обыкновенно или ничего не получаем, или получаем несравненно менее, нежели надеялись. И почто же еще опираемся на сей тростяный жезл, который толикократно уже сокрушался под нашею рукою и пробождал ее, а не поспешаем ко Врачу, исцеляющему язвы душ и телес? Почто держимся земли, которая коловращает нас вместе с собою, а не имемся всеми силами за крест Ходатая, который есть лествица к небесам? Почто, когда так быстро преходит образ мира сего (1 Кор. 7, 31), внегда смущается земля, и прелагаются горы в сердца морская (Псал. 44, 3), мы, от угрожающих и нам ударов, не сокрываемся в язвы нашего Спасителя?

О Боже, не хотяй смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему! Возьми грех наш, да не возмет он с нас оброка смерти вечныя; и подаждь нам Твое дарование, живот вечный, о Христе Иисусе Господе нашем. Аминь.

Сочинения Филарета, митрополита Московского и Коломенского. Слова и речи. Том I: 1803-1821. С портретом автора. — М.: Типография А. И. Мамонтова, 1873. — С. 9-15.

Источник: slovo.russportal.ru