На смерть схииеродиакона Александра (Мамедова)

 

В феврале ему исполнилось тридцать, а в конце июля его не стало. Болезнь и смерть схииеродиакона Александра стали ответом Господа на многие вопросы. Ангел посетил Сыктывкарскую епархию в лице этого монаха. Накануне его ухода наместник Кирилло-Мариинского скита игумен Игнатий (Бакаев) поделился через нашу газету печалью и радостью: «Вот лежит у нас больной инок, очень больной, но как много он для нас значит, с каким благоговением относится к нему братия. Он нас объединяет, и сделал для нас больше, чем мы для него: сплотил нас. Не раздор, а любовь вошла с ним в скит».

Нужно сказать, что одно время, до болезни, отче Александр метался, безпокоился, что наша Церковь не дает должного отпора миру. Близость смерти не угасила в нем ревности, но сделала проще и мудрее. Страдания сделали отца Александра настоящим монахом.

Его судьба заставила меня другими глазами взглянуть на поколение, детство и юность которого пришлись на 90-е. Пьяные, безрадостные годы, мода на бандитов, культ денег и разврата, казалось, должны были погубить тех, кто не успел окрепнуть прежде, чем их накрыло этой грязной волной. Но вот она схлынула...

Передо мной фотография. Все смотрю на это лицо, столь прекрасное в смерти. 

Я помню

С его родителем – Сергеем Сергеевичем Мамедовым – мы проговорили без малого пять часов. В прошлом водитель-дальнобойщик, он все пытался понять, как вырастил того, кто привел его в Церковь, и называл сына то Сашком, то отцом Александром.

«Каким он был в детстве? – переспрашивает Сергей Сергеевич. – Обычным мальчишкой. Очень веселым, всегда окруженным друзьями. Не сказать чтобы послушненький, но совестливый. За это я его уважал. Не врал никогда, скрыть что-то постыдное просто не мог. Как-то взял без спроса мою легковую машину и всю ночь катался с ребятами. Все следы этого, конечно, были скрыты, но я сразу понял – автомобилем пользовались. Ругать не стал, жду, что будет дальше. Смотрю, мается Сашок. До обеда промучился, а потом подошел и обо всем рассказал.

 

Родился Саша здесь, в Сыктывкаре, но в 84-м году врачи сказали, что с его легкими оставаться на Севере опасно, дело может закончиться туберкулезом. И отправились мы туда, где потеплее – в Оренбуржье, моя жена Наташа из тех краев. Я там поначалу волком выл: здесь тайга, а там степи, раскаленное солнце. Но Александру стало легче дышать, и я смирился».

Надо сказать, что родители Сергея Сергеевича оказались на Севере не по своей воле. Мама украинка. Ее отца угнали в Германию, а сосед тем временем сочинил донос, будто он добровольно с немцами ушел. На самом деле, попав в плен, он бежал, сражался в партизанской армии Иосифа Броз Тито. Снова был пленен, освобожден американцами в Италии. Возвращается домой – а там никого. И поехал семью искать по всем северам. Нашел. После реабилитировали и отца и мать, только это клеймо – сын врага народа – так и осталось, дети иной раз Сергея и фашистом называли.

 

«После школы Сашок поступил в Оренбургский педуниверситет, – продолжает Сергей Сергеевич, – а когда окончил, ему предложили стать офицером-психологом по контракту. Так он оказался в Горячем Ключе. До моря рукой подать, не служба – курорт, зарплата хорошая, живи в свое удовольствие. Но вдруг все изменилось. Вскоре после того, как сыну присвоили звание старшего лейтенанта, он попал в госпиталь с прободной язвой. Едва успели его туда доставить вертолетом.

 

Сын был на волосок от смерти, операция длилась несколько часов, потом тяжелый выход из-под наркоза и, может, еще что, о чем Сашок никогда не рассказывал. В часть он вернулся совсем другим человеком. Нам сказал: «Я больше служить не буду, пойду в монастырь». В храм начал ходить еще в последние месяцы армейской жизни, а когда вышел в отставку и вернулся домой, стал алтарничать в храме райцентра Первомайский у очень хорошего священника отца Валерия. Он привил сыну любовь к Богу и людям.

 

Я, помню, все спрашивал сына, почему он оставил службу, что произошло с ним в госпитале и почему он вдруг пришел в Церковь. Он говорил об искуплении грехов, но я так и не понял чьих – своих или наших».

Сон

– А прежде он никак не давал знать, что верует? – спрашиваю у Сергея Сергеевича.

 

– Крестили мы Александра еще в школе, когда он учился классе в шестом или седьмом. Это была наша общая мысль с супругой: нужно детей – Сашу и Лию – отвезти в храм. Поехали в Бузулук, где уже открылся к тому времени монастырь во имя Тихвинской Божией Матушки. А спустя какое-то время Сашок рассказал, что ему приснился сон. Увидел он монастырь снова, но залитый водой, так что одна верхушка колокольни виднеется. Встревожился, подумал: вдруг там, в храме, кто живой остался, нужно нырнуть туда, может, удастся кого спасти. И вот спускается в мутной воде, нащупывает ступеньки на винтовой лестнице, чтобы не сбиться. В какой-то момент понял, что уже не успеет вернуться, воздух в легких заканчивается. Но стал спускаться дальше, пока не попал в храм. А там погибших нет, все живы. Стоят святые, смотрят на него, и так хорошо стало, легко дышать. Сашок мне говорил, что за святые, но я не запомнил.

Может, и схимонах Максим был среди них – праведник, замученный чекистами. Его могилка была рядом с монастырем, на старом кладбище. Со всех сторон к преподобному идут люди, и Александр его очень почитал. Чудеса там происходят все время. Однажды крест замироточил, в другой раз ребенок воскрес по молитвам к отцу Максиму. Об этом мне рассказал раб Божий Геннадий, который вместе с женой следит за могилкой. Ребенку было года полтора, врачи констатировали смерть, вынесли его матери. Мать кричит: «Он не умер, он спит!» «Позаботьтесь о похоронах», – отвечают ей. Что было дальше, Геннадий так мне рассказывал: «Чистим-убираем могилку преподобного, видим: девушка идет, вся в слезах, несет ребенка. Может, заболело дитя, и мать хочет за него помолиться. А она разворачивает одеяльце: "Мне врачи сказали, что мой ребенок умер”. Дитя и правда не дышит, тельце уже окоченело. "Нет, он не мертвый!” – кричит его мать. Ох ты, беда какая! Положили ребеночка возле могилки Максимушки и, встав на колени, стали втроем молиться. Около двух часов мы молились, и ребенок вдруг заплакал. Для его матери это, наверное, не было таким уж великим чудом – она верила, что дитя живо. Но мы-то трогали ребенка и справку читали, что он умер. Сейчас они с матерью к нам захаживают. И молодые, и старые идут к Максимушке за утешением».

 

Там, на кладбище, много убиенных священников погребено. Александр в Бузулукскую обитель любил приезжать. В монастыре подвизались его братья во Христе – протодиакон Христофор, простодушный, хороший человек, и другие. Они молились за него и когда он болел, и сейчас поминают.

 

Отец и сын

 

«Больше всего на свете сын любил ездить по святым местам, – продолжает свой рассказ Сергей Сергеевич. – Когда собирался в дорогу, настроение у него поднималось и он говорил: «Пап, я как на крыльях летаю». Однажды отправился в Дивеево к преподобному Серафиму и пропал. Ни писем, ни звонков. Правда, мы уже привыкли, что если он отправляется в паломничество, то это надолго, но тут начали волноваться. Вернулся сын месяца через полтора, счастливый, веселый. «Сашок, ну куда же ты пропал?» – спрашиваем его. «Мама, папа, – отвечает, – разве можно переживать, если я в святое место поехал!» Оказывается, поиздержался, остался без копейки, так что даже конверт с маркой не на что было купить. А домой смог попасть вот благодаря чему. Женщина-паломница спросила его: «Вы тут служите?» «Нет, я просто трудник». – «Вот вам немного денег, что-нибудь купите себе». Этой суммы как раз хватило на билет до дому.

 

В другой раз он отправился в Оптину послушничать, подвизался при трапезной, потом в хоре пел, обучился колокольному звону. Оттуда поехал в Самарскую епархию, в Свято-Воскресенский монастырь, где настоятель игумен Гермоген принял Александра в число братии. В постриге сыну дано было имя Антоний, а вскоре его рукоположили в диаконы. Монастырь стоит на берегу Волги рядом с селениями, затопленными при строительстве Волжской ГЭС. Под водой оказались и храмы, над одним из которых всплыла чудотворная икона святой Варвары. Рыбаки увидели, как она плывет и от нее исходит свет, подняли к себе в лодку. Потом она оказалась в Воскресенском монастыре.

 

Сын очень горевал о погибших селениях и о том, что на берегу рядом с обителью была построена большая лодочная станция с увеселительными заведениями. «Пап, не могу так, душа не на месте, – говорил он, – только на молитву встанешь, а там музыку включат так, что себя не слышишь». Помаялся он и вернулся к отцу Валерию в Первомайский. Для нас это было счастьем: сын всю нашу семью к вере привел. И сестру, она сейчас в воскресной школе преподает, и нас с женой. Ведь после того, как нас в детстве крестили, мы с Наташей хотя и ощущали всю жизнь, что Господь нам помогает, но ни разу на исповеди не были.

 

– Вас в Свято-Казанском храме крестили? – спрашиваю я Сергея Сергеевича.

– Да, отец Владимир Жохов крестил меня в Кочпоне, в 1956 году. Мне тогда было 5 лет. Я не запомнил его лица, а только купель, в которую меня опускали, алтарь и еще реку – она, как мне показалось, доходила почти до стен храма. Настояла на моем крещении бабушка. Отец, хотя и был мусульманином, ничего не имел против, наоборот, говорил, что у человека должна быть вера. Когда я шоферил, были поводы задуматься над этим.

– Расскажите, пожалуйста. 

– Две истории запомнились больше всего.

На КамАЗе я ходил в рейсы по всей матушке-России, зерно возил. И были случаи, когда не просто на волосок от смерти находился, а поближе. В районе Магнитогорска шел я раз по незнакомой дороге через Уральские горы с 25-тонным прицепом. И попал на крутом спуске в гололед, а там еще поворот над пропастью... Пассажиры увидели, что нас в нее несет, и выпрыгнули, а я за баранкой остался, повторяя: «Господи, помилуй, Господи, помилуй». Сзади прицеп наседает, тормозить безполезно, руль крутить тоже – погибай, шофер. И вдруг вопреки всему машина резко меняет траекторию и уходит вправо. Руки-ноги у меня отнялись, выполз из кабины, упал на колени. Откуда я это «Господи, помилуй» знал? – отец научил, а его – православные в лагере. Понял я тогда, что мне не просто подфартило, как говорят шоферы.

 

В другой раз шел я по Татарии на Удмуртию, снова зерно вез. Темно было, мелкий дождь, да еще от колонны отстал. И вижу: привязались ко мне какие-то на «Волге», то обгонят, то отстанут, а потом развернулись и в лоб пошли. Я влево – и они влево, я вправо – и они сдвигаются, а бровка дороги там мягкая, слабая, если свернуть на нее – КамАЗ перевернется. Не думали разбойники, что я это пойму, и вторую ошибку сделали: не рассчитав, зацепили переднее колесо моей машины. «Волга» отлетела, а я, оставив их позади, понял, что сейчас они развернутся и снова нагонят. Свернул на лесную дорогу, метров через тридцать остановился, вылез из машины и встал на колени перед раскладничком с молитвой «Живый в помощи» – с собой его возил. Молюсь – и вижу: сначала «Волга» проехала мимо, потом вернулась, остановилась на повороте. Вышли из нее пятеро, стали искать следы моего КамАЗа, не мог же он в воздухе раствориться! Подошли ко мне почти вплотную, по-татарски что-то говорят, злятся. Понимаю: заметят – не убежать. Но не заметили, так ни с чем и уехали. Это было чудом. До рассвета я молился.

Дальнобойщики часто гибнут из-за плохих дорог и лихих людей, но меня Бог миловал.
 

А потом Александр привел нас с супругой к настоящей вере. При всей доброте Александр был строг во всем, что касалось заповедей. И нас вразумлял. Начали мы с Наташей и дочкой Лией исповедоваться, причащаться. Сын подолгу с нами беседовал, объяснял, как страшно жить без Бога. А потом заболел страшной болезнью – лимфогранулематозом называется. Нам сказал, что такова Божия воля, что он сам просил у Него... пострадать, что ли, я не очень хорошо понял.

 

«Он любил, и его любили»

 

Сыну сказали: нужна срочная операция, но он ответил, что пойдет на нее только по благословению своего отца-настоятеля игумена Гермогена. Промешкали мы, упустили сроки. Александр, в то время его имя было Антоний, стал жить в келье при храме. Вижу: на глазах тает, умирает, и говорю: «Собирайся, повезу я тебя на нашу родину – в Коми». Почему сказал, и сам не знаю – потянуло. Верилось, что только на родине у Александра есть надежда выкарабкаться. Врач-онколог сказал: «Ваш сын дорогу не выдержит. Два-три дня – и умрет». Но мы помолились, взяли в путь иконку Божией Матушки и отправились на моей «Ниве» в путь.

Неделю мы ехали с Оренбуржья, и это были самые страшные дни в моей жизни. На дорогах гололед, но для дальнобойщика это дело привычное, а вот сына умирающего везти не всякому доводилось, и дай Бог, чтобы не довелось. Одно легкое у Александра наполнялось водой, он говорил: «Папа, не могу, я умираю, сделай что-нибудь!» Тогда мы останавливались у какой-нибудь первой попавшейся на дороге клиники и нам помогали. Сын был в монашеской одежде, это производило на врачей очень сильное впечатление. Я заплатить пытался, но врачи говорили: «Мы тоже люди», – и деньги не брали. Ни разу не отказали в помощи.

 

Через Москву мы добрались до Сыктывкара, у Александра не осталось никаких физических сил, от него вообще почти ничего не осталось – четвертая стадия истощения, но… не знаю, как сказать… Другая сила в нем была, душевная или духовная, так что не я его, а он меня поддерживал. В онкологическом центре Сыктывкара нам сказали, что лечение обойдется очень дорого. Полиса у сына не было, регистрация не местная, так что никаких возможностей получить безплатное лечение. А заплатить нам было нечем, даже если машину продать.

И тогда Александр сказал: «Пап, а пойдем в епархию». С утра собрались и пошли. Сын повеселел, даже как-то выпрямился, и у меня тоже появилась надежда, какой-то духовный подъем. В епархии нам предложили обратиться к игумену Филиппу (Филиппову), он врач, мог что-то посоветовать. Батюшка нас участливо выслушал и направил к епископу Питириму. Было немного страшновато, я с архиереями никогда не беседовал, но когда увидел владыку, на душе стало спокойно. Подумалось: «Здесь нам помогут». Поразила его простота, и видно было, что он очень добрый человек. Посадил он нас рядом с собой, расспросил обо всем, а потом попросил меня: «Подождите пока в коридоре, мы что-нибудь придумаем».

 

О чем они с сыном после разговаривали, не знаю, только вышел он с записочкой. Попробую по памяти ее воспроизвести: «Игумену Максаковского Кирилло-Мариинского скита отцу Игнатию Бакаеву. Произведите иеродиакона Антония в схиму...» Это было утром. «Сегодня в три часа состоится постриг, – пояснил отец Филипп, – а завтра с утра поезжайте в онкологический центр, найдете там главного врача Андрееву, она поможет».

 

И поехали мы в скит, где нас тепло приняли и в прямом смысле (печку натопили), и в человеческом. Там сын снова стал Александром, схииеродиаконом Александром. И тогда он впервые за много дней улыбнулся. «Почему ты улыбаешься?» – спросил я. «Папа, у меня такое чувство, что ничего мне больше не страшно. Смерть страшна, но я ее больше не боюсь».

 

Врач Андреева оказалась прекраснейшей души православным человеком. Был немедленно созван консилиум, медики сказали: «Надежды почти нет, организм слишком истощен, но будем лечить». Боялись, что Александру не перенести и первой химиотерапии, но он выдержал шесть курсов и пошел на поправку, слава Богу. Это было осенью 2007 года. Господь подарил сыну еще почти два года жизни. Владыка определил сыну служить в скиту у отца Игнатия и добился через Минздрав республики, чтобы его поставили на федеральное лечение. Я сына спросил спустя какое-то время: «Может, домой?» «Нет, – ответил, – душа лежит здесь служить. Я и представить себе не мог, что ко мне, простому монаху, с такой добротой могут отнестись». Он говорил о владыке Питириме, отце Филиппе, игумене Игнатии. Как о родном, заботилась об Александре Валентина Алексеевна Моцная, врач-терапевт из третьей поликлиники. Сын восхищался ими, делился радостью: «Меня так здесь любят!» И братия скита его полюбила, и прихожане навещали. Если бы у нас все люди были такие, как бы стала прекрасна жизнь.

 

Смерть

 

Какое-то время пожил я в Сыктывкаре, устроился работать на маршрутку, но не по моим это годам, начал сдавать. Вернулся в Оренбуржье, а в конце мая этого года стало неспокойно на сердце. Иной раз позвоню, спрошу: «Как ты там, отче?» «Слава Богу, пап, слава Богу!» – отвечал он. Такие скорби пошли, что понял я – надо ехать к сыну, иначе будет поздно. Денег не было, но когда прихожане нашего храма во имя прп. Сергия и университетские друзья Александра об этом узнали, собрали сколько нужно. Когда приехал в скит, отец Игнатий выделил мне, недостойному, келью в скиту, рядом с сыном. Это была такая честь...

 

Две недели я там прожил. Болезнь сына прогрессировала, но он крепился, много читал, пересказывал мне жития святых, вспоминал о поездках по святым местам. Говорил, что очень хочет повидать друзей в Первомайском, отца Валерия. «Сынок, как станет попрохладнее, съездим». Но сын так посмотрел на меня... Ничего не сказал в ответ. В скиту его постоянно навещали новые братья – иеромонахи Александр, Феодосий, Герасим, Сергий, Георгий, соборовали его и причащали. Они очень сдружились. В один из дней сын сказал: «Пап, ты скажи маме, чтобы приехала». «Ты крепись, сынок», – ответил я, и в надежде, что он нас дождется, поехал в Оренбуржье за Наташей. Мы успели.

 

Поселились у племянницы, перевезли туда сына, чтобы мать тоже могла быть рядом. На Казанскую Божию Матушку ему стало совсем плохо, он стал задыхаться, попросил вызвать «скорую». В онкоцентре мы пробыли с ним рядом до пяти часов. Лечащий врач подошел, сказал откровенно: «Состояние тяжелое, но пытаемся... Может, что-то еще возможно». Нам предложили отправиться отдохнуть. Я подошел к сыну, спросил: «Отец Александр, может, нам остаться?» Он улыбнулся и говорит: «Нет, пап, езжайте, отдохните, а утром приезжайте». Как я позже понял, он боялся за мать, у нее сердце слабое. В девять вечера позвонил ему, спросил: «Как ты?» «Тяжело, пап», – ответил он. Это были последние слова сына, которые я в этой жизни услышал.

Когда утром приехали, медсестры подошли со словами: «Вас просят к врачу». И мы поняли, почувствовали с Наташей, что нашего сына больше нет. «Он скончался вчера вечером, в 10 часов», – сказал врач. Потом мы узнали, как это было. Медсестра подошла к нему и, увидев, что он улыбается, спросила: «Вам лучше?» «Да, лучше», – ответил он, закрыл глаза и с улыбкой умер. 

Его похороны стали величайшим утешением, за что мы с женой, пока живы, будем благодарить владыку Питирима. Он приехал в скит и сам отслужил панихиду, а потом прочитал тронувшее сердце стихотворение. Похоронить сына владыка благословил в Ульяновском монастыре. Там есть прекрасное место на берегу Вычегды, возле молодого кедра.

Сын мне говорил, бывало: «Папа, вы не скорбите, не надо скорбеть, когда человек умирает. Радоваться нужно. Он к Богу идет. Что там будет – на все Его воля, но будем надеяться на лучшее». Я его не до конца понимал, только сейчас понял. Так получилось, что скорбь у нас с Наташей уживается с радостью. Радость наполняет душу.

Иногда в разговоре Сергей Сергеевич тихо плакал, стараясь, чтобы я этого не заметил, потом улыбался. Очень долгий у нас был разговор, – наверное, потому, что нам обоим это было нужно. 

Позднее, перечитав запись рассказа о том сне, который Александр увидел после крещения, я вдруг отчетливо понял – это было пророчество. Саша Мамедов предвидел тогда и свою болезнь, и свою смерть. Та мутная вода, сквозь которую он погружался, спускаясь в храм, наполняла его легкие перед смертью, отче так же задыхался, но не желал повернуть назад. Он доплыл, и дыхание его наконец стало легким, и святые встретили его.