(Пс. 140, 4)

Эти слова из 140 псалма Давидова мы всегда слышим на Литургии Преждеосвященных Даров в ряду стихов, составляющих столь любимое нами церковное песнопение «Да исправится молитва моя». Вознося от каждого из нас умилительные молитвенные слова: Господи, воззвах к Тебе, услыши мя: вонми гласу моления моего, и воодушевляя нас к молитве прекрасным образом восхожденья к небу жертвенного фимиама, – это песнопение влагает в уста наши и два знаменательных прошения: Положи, Господи, xpaнениe устом моим, и то, которое мы прочли: Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех. Остановимся на последнем, как имеющем ближайшее отношение к настоящему времени покаяния.

По русскому переводу оно читается так: Не дай уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел гpеxoвных. Нельзя не удивляться силе и глубине этого указания на целую обширную и вместе печальную область нашей нравственной жизни, которой мы большею частью не примечаем, – это: извинение себя во грехах. Что мы грешим, это естественно, – хотя прискорбно и страшно, – так как мы рождаемся во грехах (ср.: Пс. 50, 7). Что Сын Божий силою крестной Своей жертвы снял с нас бремя грехов прирожденных и в Таинствах Покаяния и Пpиoбщения даровал нам врачевство от грехов свободных, т. е. наших собственных, – это утешительно и радостно. Вот прямые отношения наши к правде Божией и милосердию Божию. 

«Беги, – говорят нам Святые Отцы и учители наши, – от страшного суда правды Божией к Божию милосердию». Содержать себя в постоянном опасении греха как причины нашей вечной погибели и носить в сердце сокрушение о грехах соделанных с постоянною заботою об исправлении и с упованием на милость Спасителя нашего – вот прямой путь ко спасению. Но в нашей действительной жизни в эти два ясные нравственные состояния незаметно вплетается третье: извинение во грехах, делаемое нами самими – себе самим.

Что это? Грехами мы оскорбляем Господа Бога нашего Создателя, – Ему единому принадлежит и суд над нами: Мне отмщение, Аз воздам, глаголет Господь (Рим. 12, 19). Определение важности и силы оскорбления, причиняемого грехами нашими Господу, и меры вины и наказания грешникам – Ему же принадлежит, т. к. даже по законам правды человеческой преступник может только просить у судей, как милости, облегчения наказания, но оправдывать себя в преступлении доказанном и прощать его сам себе – не может.

КОРНИ САМОИЗВИНЕНИЯ 

Откуда же мы заимствовали этот обычай извинять себя во грехах, уменьшать их значение и тяжесть, не справляясь с законом правды Божией? Откуда эта легкомысленная надежда на прощение, выражаемая словами: «Бог милостив, Бог простит», – надежда, не оправдываемая подвигом покаяния? Не есть ли это дерзкое выговаривание себе уступок от правосудия Божия? Не есть ли это хула на безконечное Божие милосердие, превращающая его в некое слабое простодушие, как бы дающее дерзкому оскорбителю право и повод к дальнейшим оскорблениям правосудия Божия?

Подобное вторжение лжи и лукавства в нашу нравственную жизнь могло произойти не от кого иного, как от врага нашего спасения – отца лжи диавола, человекоубийцы от начала (ср.: Ин. 8, 44). Он на нашу погибель извратил смысл самой первой заповеди Божией, данной в раю нашим прародителям; под его след и они, первые грешники, повредили полноте своего покаяния самоизвинением: Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от древа, и я ел, – говорит Господу Адам; Змей обольстил меня, и я ела, – говорит Ева (Быт. 3, 5, 12–13). Потому-то Давид и называет все наши извинения «словесами лукавствия» и, зная по опыту слабость человеческую в борьбе с страшным врагом нашим и удобопреклонность нашего сердца к самоизвинению и самооправданию, призывает в помощь благодать Божию: Не дай, Господи, уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел греховных.

Нужна и нам, следовательно, особенно в настоящее время, постоянная и усердная молитва ко Господу, чтобы силою благодати Своей Он удерживал сердца наши от склонения к лукавым речам самоизвинения, столь ныне многочисленным и разнообразным. Нам кажется, что мы не погрешим против истины, если скажем, что это извинение себя в грехах ныне становится страшнее самих грехов.

Нет возможности указать и обсудить порознь все лукавые речи самоизвинения, повреждающие правильное течение нашей духовной жизни, как невозможно в короткое время перечислить и описать все болезни, повреждающие и разрушающие наше тело. Врачебная наука разделяет болезни по родами их и описывает по тем частям тела, которые ими повреждаются: внутренние, наружные, грудные и проч. Последуем и мы этому правилу для указания различных родов самоизвинения по тем частям нашей нравственной жизни, где они производят наибольшее расстройство и опустошение.

Первое зло, какое мы причиняем себе самоизвинением, есть затемнение и ослабление в нашем уме и сознании точного смысла и объема заповедей закона Божия. Заповеди, данные нам от Господа, отличаются ясностью и определенным указанием на род добродетелей, какие от нас требуются, и преступлений, от которых они нас предостерегают. «Помни день субботний», разумеется, – всегда и постоянно, и самое слово «помни» указывает нам на обязанность содержать ум наш в бодрственном состоянии по отношению к этой заповеди; «чти отца твоего и матерь», разумеется, – во всех случаях, когда это легко и трудно; «не укради», разумеется, – ни большего, ни малого, ни прямо, ни косвенно; «не убий», разумеется, – никаким способом, ни быстрым, ни медленным; «не лжесвидетельствуй», разумеется, – ни в каком случае обсуждения поступка или поведения ближнего; «не прелюбодействуй», разумеется, – ни делом, ни мыслью, ни в брачном, ни в безбрачном состоянии.

За нарушение всех этих и подобных им заповедей нам угрожает суд Божий и осуждение на смерть вечную, если не покаемся и не исправимся. Ничего среднего, т. е. ни уступок, ни ограничений, ни исключений, ни условий здесь нет и не поставлено Верховным Законодателем и Судиею. Кто же может их поставить? Попытайся кто-нибудь даже из людей властных в законы государственные внести свое правило, или при решении дела дать закону произвольное и ложное толкование, – как посмотрит на это Государь, единственно полноправный законодатель для своих подданных? По этому примеру власти и правды земной можно судить, как велико наше ослепление, когда мы решаемся делать ограничения и ложные толкования в законах Царя Небесного.

Говорить ли уже о том, как на деле мы обращаемся с заповедями Божиими? Приводить ли образцы и примеры нашего самоизвинения в нарушении их? Каждый из нас, взглянув по совести на свою собственную жизнь, легко увидит это несчастное собрание речей лукавых, которыми мы освобождаем себя – и от законного препровождения дней, посвященных Господу, и от строгого исполнения обязанностей по отношению к родителям, и от неприкосновенности чужой собственности и чести, и от сохранения безопасности и счастья своего ближнего, и от соблюдения во всей строгости целомудрия. Мы говорим: «Невозможно не согрешить против всех этих заповедей». Правда; но, если согрешил, и говори, что согрешил, и приноси покаяние; но стой перед законом прямо в благоговении и страхе, не лукавь, не ищи себе двусмысленных извинений, а проси помилования у Господа и помощи благодати Его в борьбе с грехом на будущее время.

Если закон Божий есть для нас зеркало, в котором мы можем и должны видеть пятна и повреждения на душе нашей, чтобы по его указаниям исправлять и очищать себя, – то мы нашими оговорками и исключениями повредили и запятнали в нашем уме и сознании это самое зеркало; мы лишили его надлежащей верности в отображении наших пороков, а в слово Божие для поверки своего сознания и для восстановления в уме нашем во всей ясности закона Божия – не заглядываем. Вот почему наша жизнь, даже и при внутреннем своем безобразии, кажется нам добропорядочною и благовидною, доколе не прорвутся из нее, как из прикрытой пропасти, чудовища ужасающих преступлений. Вот почему мы не чувствуем нужды ни в покаянии, ни в исправлении, ни в нравственном самоусовершенствовании. У нас в наших потемках – все прекрасно.

Второе неизбежное последствие самоизвинения во грехах есть отупение нашей совести. Совесть есть отзыв сердца, или всей чувствующей духовной природы нашей на всякую мысль и желание, переходящие в жизнь. Отзыв этот в неиспорченном сердце бывает радостный при появлении доброй мысли и при совершении доброго дела, – скорбный и болезненный при совершении преступления. Чувствуя на себе тяжесть греха и стремясь по природе к духовному совершенству, мы жаждем мира совести или того сладостного ощущения от согласия и легкости в деятельности всех наших духовных сил, какие дает нам исполнение закона Божия: По внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием (Рим. 7, 22), – говорит Апостол; Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего (Пс. 118, 18), – молится псалмопевец. Поэтому тем живее порыв нашего сердца к нашему исправлению, чем яснее в уме нашем представление о величестве Божием и благотворности Его закона.

Выражаясь страхом осуждения при обозрении соделанных нами грехов, одобрением при исправлении, дерзновением и радостью при внутренней правоте, – этот голос сердца, или совести, является постоянным внутренним показателем состояния нашего духа, так что его можно сравнить с теми инструментами, которыми мы пользуемся для различения перемен воздушных. Доколе этот духовный снаряд в нас не поврежден – показания его верны; в противном случае мы постоянно находимся в заблуждении относительно своего нравственного состояния. Мы можем быть спокойны, но не от того, что освободились от опасности осуждения, а от того, что не чувствуем этой опасности; мы можем быть бодры, даже дерзновенны (или, правильнее, – дерзки), но не потому, что освободились от уз греха, а потому что сбросили с себя узду закона; мы можем быть веселы, но не от радостного ощущения мира совести, а от взыграния сердца, возбужденного плотскими удовольствиями. И как при представлении себе во всей доступной нам ясности величества Божия и святости Его закона мы постепенно возвышаемся к тому состоянию, которое на языке библейском называется хождением пред Богом, или пребыванием в чувстве присутствия Божия и страхом Божиим, – так при удалении из души нашей памяти о Боге мы постепенно переходим в безстрашие, безчувствие и погружаемся в то ужасное состояние, которое в слове Божием называется безпробудным сном и духовною смертью (ср.: Еф. 5, 14), когда человек видя не видит, и слыша не слышит (ср.: Мф. 13, 13), когда на него, как на мертвый труп, и самый гром небесный не производит никакого впечатления.

 

К таким-то состояниям и приводят нас постепенно и незаметно это выговаривание себе из закона Божия послабления и позволения на то или другое, несогласное с точным его смыслом, – это оправдание себя в нарушении заповеди, как в деле не особенно важном, – это удаление от себя всякой мысли об ответственности по надежде на благость Божию в такое время, когда надлежало бы думать о правде Божией. Последний исход такого состояния есть привычка ко греху, несчастная способность уживаться с ним, заглушать ропот совести и искать счастья не в совершенстве духа, а в свободе плотской жизни и в обилии ее наслаждений. Бывали ли вы, слушатели, в ночлежных домах больших городов, где ютится нищета и порок? Выходя из подобного убежища, грязного и смрадного, вы с ужасом спрашиваете себя: как тут живут люди? Но они живут в этой нечистоте и духоте, потому что прижились, придышались, привыкли. До такого же состояния доходит и душа грешника, все себе прощающего и во всем себя извиняющего.

Наконец, самоизвинение есть главнейшее препятствие к употреблению для нашего исправления единственно верных средств, предлагаемых нам Церковью. И самый безпечный из нас знает, что освобождение себя от греховных привычек и приучение в добродетели невозможно без тяжкой борьбы и великого труда. И сколько бы мы не увлекались ложными мыслями относительно Святой Церкви нашей, но при небольшом внимании к себе и при первых попытках к исправлению мы сознаемся, что нет для нас нигде иного надежного руководства для покаяния и исправления, кроме Церкви, ее учения, правил и предписываемых ею упражнений. Большинство же православных христиан наших, благодарение Богу, еще не сомневается в этом.

 

Но посмотрите, сколько и здесь вредят нам – самоизвинения, саморазрешения, оговорки и исключения. Если бы при лечении телесной болезни кто позволил себе такие уклонения от предписаний врача, какие мы позволяем себе относительно заповедей Церкви при врачевании больных душ наших, – мы сочли бы это безрассудным, мы сказали бы такому больному: «Ты умрешь». Но это именно преступное легкомыслие мы и позволяем себе, когда, например, на заповедь Церкви о воздержании от излишеств и увеселений говорим: «Мы этого не можем, от этого больны, это противно принятым обычаям». Относительно молитвы говорим: «Нам некогда»; относительно духовного чтения для отрезвления ума: «Это не наше дело, а духовенства»; относительно бдения над помыслами и пожеланиями и борьбы с искушениями: «Это дело монахов» и т. д.

Есть поучительное в этом отношении для нас сказание из жизни одного из наших святых подвижников. К знаменитому старцу пришли иноки просить указания для них высших подвигов духовного совершенства, но на слова подвижника о высших подвигах поста, бдения и молитвы они отвечали: «Мы этого не можем, и этого не можем, и этого не можем». Тогда старец, выслушав эти ответы гостей своих, говорит ученику своему: «Накорми их и отпусти». Если и для нас в деле самоисправления одно лишнее, другое трудно, третье не соответствует нашему общественному положению, – то и нам ничего не остается более, как погружаться в жизнь чувственную и, по слову Апостола, жить по нашим плотским похотям, исполнять желания плоти и помыслов и оставаться, как были люди до искупления, – по природе чадами гнева (Еф. 2, 3). Но тогда мы должны уже отказаться и от имени христианского, и от надежды спасения.

Чтобы мы не забывали этого учения о трезвенном стоянии в духе пред Богом и святым Его законом, Господь воплотил для нас это учение в одном прекрасном образе и, конечно, с целью, чтобы мы чаще восстановляли этот образ в своем воображении. Мы говорим о мытаре кающемся. Он в своей молитве о прощении грехов не фарисействует, не говорит о своих добрых делах, которые, конечно, и у него были, не оправдывает себя в притеснении народа при сборе податей и в обидах бедным людям тем, что это неизбежно, что это сопряжено с его несчастною должностью, что у него самого семейство, что все так делают, и т. п. Став вдали от алтаря Господня, у порога храма, он, как истинно сознающий вины свои грешник, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! Будь милостив ко мне грешнику (Лк. 18, 13). Аминь.