10.08.2020
Громкая читка (продолжение)
Ниже уровня моря
И ещё на одно мероприятие для избранных я попал, благодаря Тендрякову, на экскурсию в знаменитые винные подвалы «Магарач». В переводе «стоянка осла». Знамениты они ещё и тем, что фашисты, долго жировавшие в Крыму, знали, конечно, о винных подвалах, искали их, но - великая честь ялтинцам - никто не выдал, где они.
Из-за этой экскурсии приглашение к Ионе Марковичу на слушание авторского чтения новонаписанной повести было перенесено.
В делегации с русской стороны были Лазарь Карелин, Юрий Нагибин (они потом написали об этой экскурсии), кого-то и не помню, потом мы с Владимиром Фёдоровичем, от братских республик были знаменитости из Армении, Грузии, Молдавии, Украины, прибалты были, были и из Средней Азии, - сплошь отборные письменники.
Привезли на комфортабельном автобусе с музыкой и кондиционером. Перед входом в большие стальные двери всех облачили в белые халаты.
Сопровождал стеснительный, но очень знающий молодой учёный, кандидат винодельческих наук (да, и такие есть). Он подошёл к Владимиру Фёдоровичу с его книгой, стеснительно попросил об автографе, прибавив, что именно Владимир Фёдорович - его любимый писатель. Стал вести экскурсию. Тендряков весело мне подмигнул: «Без бутылки не уйдём».
Началась экскурсия. Спустились в подвалы по деревянным, но не скрипучим лестницам. «Дубовые, - пояснил сопровождающий, - как и бочки для многолетней выдержки. - Будем находиться ниже уровня моря.
Экскурсию заинтересованно воспринимали армяне, грузины, молдаване, украинцы. Но для меня, а я видел, что и для наставника тоже, это была пытка. Вот представьте: подходим к очередной пробе очередного сорта вина, так сказать перебродившего сока солнечной виноградной лозы, постепенно дошедшего до названия нового сорта вина или его разновидности, учёный рассказывает, шо цэ такэ е. Мелькание слов: солнечный склон южный, а лучше бывает и восточный, благоприятная погода, затяжная весна, дождливое лето, раннее (позднее) созревание, букет, выдержка, участие в конкурсах, получение тогда-то там-то вот этой медали (рисунок). Потом тебе дают десять капель этого вина. Надо не сразу выпить, а подержать его во рту, языком повозить в нём, ощутить и нёбом и гортанью. Потом проглотить, или - вариант - выплюнуть. Рот прополоскать минеральной водой, снова выплюнуть в ручеёк, текущий вдоль демонстрационного стола. Потом обсуждение, потом дальше.
Нет, это была пытка. Изысканная, комфортная, но пытка. Я уже подумывал, как бы смыться, да взять на набережной кружку пива, да посидеть, глядя на волнистое море. Но куда там: протокол, программа. Оказанная честь. Надо ценить. Но Владимир Фёдорович чувствовал то же самое, что и я. И на одном из переходов из зала в зал сказал экскурсоводу:
- Слушай, ты нам с Володей дай по бутылке, и веди их дальше.
И бутылка, не одна, а две каждому в плотных бумажных пакетах, были нам подарены его помощниками. И мы, хотя явно не англичане, но ушли по-английски. Так сказать, десантировались.
Марганцовка
После подвального холода отогревались на скамье прибрежного бульвара.
- Ну что, - произнёс учитель, - наши организмы перенесли такое издевательство, надо их утешить. Вон автоматы газировочные. Там стаканы. Нет, не дёргайся, тебя засекут, а на меня не подумают. - Он встал, пошел к автоматам и вскоре вернулся с чисто вымытым стаканом.
С тех пор я не видел такого вина, «Чёрный доктор». А тогда отличился перед учителем. Пальцем проткнул пробку. Владимир Фёдорович изумился:
- Он у тебя металлический?
- В кузнице работал, - отшутился. - Должен же я хоть что-то уметь.
И мы, не спеша, ничем специально не заедая, чтобы не портить впечатление от такого вина, приняли в себя для здравия тела и радости душевной напиток этого крымского доктора. Никто нам не мешал. Только подошла девочка лет четырёх и задала интересный вопрос:
- Дяденьки, а почему вы марганцовку пьёте?
Не успели придумать ответ, как её отозвала то ли мама, то ли нянька.
Как же было отрадно глядеть в синюю даль на корабли, на облака над ними. И спешить никуда не хотелось.
- Скоро добью, - сказал Владимир Фёдорович. Он говорил о повести. - Дам тебе прочитать. Если получилось, можно в книгу включить. Её у меня «Новый мир» берёт. Или «Дружба народов». Сережка должен скоро приехать Баруздин, редактор. Всё просит. Может, и ему. У него журнал хорошо идёт по республикам. А «Новый мир» и за границей востребован. Твардовский, у нас дачи рядом, каждый раз напоминает. Ну что, тёзка вятский, беря в рассуждение малую градусность вина, но прекрасный его вкус, созданный из винограда, выросшего на, кто его знает, каком склоне, и непонятно, в какое лето, и не нам знать, когда там солнце соизволило участвовать в созревании лозы или когда дожди сие дело тормозили, о, как изысканна моя преамбула к самому простому действию: пора понять, что вторая бутылка по нам тоже соскучилась. Как считаешь? Надо и ей башку свернуть. А ещё одну возьмёшь себе, а ещё одну с Наташей употребим.
- Нет, нет, - торопливо сказал я, - обе вам.
- Хорошо, - согласился Владимир Фёдорович, - другой отказывался бы гораздо дольше. - Он засмеялся вдруг: - Эта девочка-то как, а? Марганцовка. Смешно. И вставить куда-то можно. Вставь, дарю. Взрослые дяди спёрли стакан, пьют марганцовку. Мы бы и сами могли купить, да нет такого вина в продаже, вот канальство. Всё у нас не для нас! Ансамбль «Берёзка» везде, только не в России, басы у нас какие! В Болгарии Борис Христов говорил о Шаляпинской школе. Доримедонт Михайлов! А Ведерников-то тоже наш, вятский, как и Шаляпин. Гордишься?
- Ещё бы! - воскликнул я.
- Наливай! Посмотрим, чем на громкой читке будет угощать южный гений. Меня он ещё после тебя потом душил разговорами: учимся, говорит, у русских говорить правду. Знает наших лучше нас с тобой. Всё читает. Например, читал ты Гранина, Чивилихина?
- Да.
- Можно не читать. Это большеформатные очерки. Обслуживание тезисов, продиктованных верхами.
- У Чивилихина «Кедроград» и о Байкале, это же нужно, - защитил я. - Он именно Распутина поддержал.
- Это да. Распутин на смену идёт. От Белова я многого жду. Его Александр Яшин вырастил. Но ведь у самого Яшина «Вологодская свадьба» тоже не литература. Это опять же очерк. Нет широты. Мальцев, Троепольский. Как и Феди Абрамова «Письмо землякам». Зауженные местные проблемы. Астафьев, - Владимир Фёдорович сделал паузу, - совсем не успокоенный. А вот я не могу писать о войне. И не хочу. Хоть и заработал право. - Он показал кисть руки, искалеченную осколком. Юра Бондарев пишет, молодец. Василь Быков, Сеня Шуртаков. А Володя Солоухин не воевал, в Кремлёвском полку служил. Но свою нишу занял. Грибы, цветы. Тоже надо. Только бы лапти не воспевал. Чёрные доски эти.
- Но он же их сохраняет.
- Зачем? А что без них и Лувра нет, Русского музея, Дрезденской галереи?
- Мне очень его «Владимирские просёлки» понравились, - сказал я. - Ещё в десятом классе был, в «Роман-газете» читал.
- Так ведь тоже только очерк. Путевые записки. Интересно, конечно. А потом что? Эти «Чёрные доски» собирал, в религию ударился. Я ему: «Володя, это отжившее: вперёд идём, а не назад». Он упёрся: «Нет, Володя, - окает всю жизнь, - надо долг отдать». Прямо как отец Онуфрий, обходя оврагом общественный огород около огромного огурца озрел оголённую Олю». Ты как к церкви?
- Я ещё в школе думал: если Бога нет, так как бороться с тем, чего нет?
- А ты Его спроси, Бога, что ж Он никак нам не помогает? Такой бардак развели.
- Мы же не просим.
- Надо же, - развёл руки Владимир Фёдорович, - ещё и просить. Зачем Он тогда Всеведущий и Всемогущий? А? Нечего сказать?
Владимир Фёдорович встал, потянулся.
- Чего-то я разленился. Статью никак не допишу. О бригадном подряде, аккордной оплате. Да, надо тебе Тейяра де Шардена прочесть: сознание встряхивает. Эволюционер. Эво! Не революция, эволюция! Католик, но они прогрессивней наших, они идут на союз с наукой. А наши консерваторы. Упёрлись в обряды, язык у них, как был, так и остался. В космос летаем, а там всё: не лепо ли ны бяшеть старыми словесы.
- Ярославна плачет в Путивле на городской стене: ветр-ветрило, прилелей моего ладу, - то ли поддержал я учителя, то ли с ним не согласился.
- Поутру плачет, - показал он мне моё плохое знание «Слова о полку Игореве», - не просто так написано. Поутру. С утра плачет. Умели писать.
По дороге к Дому я всё-таки осмелился сказать:
- Владимир Фёдорович, до того мне не хочется думать, что люди от обезьяны произошли. Мне понравилось, я слышал шутку: не люди от обезьяны произошли, а обезьяны - это бывшие люди, которые оскотинились.
- Очень похоже, - засмеялся Владимир Фёдорович. - Жизнь произошла от первичного бульона Вселенной, от живой клетки.
- А живая клетка откуда?
- Всегда была. Читай у Вернадского о единстве живой клетки в космосе.
- Так был или нет день Творения?
- Ну да, был - взрыв во Вселенной, - хладнокровно ответил Владимир Федорович. - До сих пор Единое ядро разлетается во все стороны в виде Галактик, они как осколки.
Наставник мой не знал сомнений. И мой вопрос: «А взрыв-то кто устроил?» - оказался непроизнесённым.
Старшая официантка
На обеденном столе обычно лежали листочки, на которых мы помечали галочкой название тех блюд, которые желали бы употребить в следующий день. А тут их не оказалось. Я вызвался сходить за ними.
Подошел к дежурной, которая, склонив голову в белом платке, что-то писала.
- Простите, можно вас попросить, - начал я. Она подняла голову. Я сразу понял, что это она, Соня, которая вернулась из отпуска. Мы встретились взглядами. Что-то неуловимое, будто она меня вспомнила, мелькнуло в её глазах. Да, хороша была эта Соня: темнорусая, глаза большие, карие, вся в северную породу русских красавиц.
- Мне листочки, три, для заказов.
Она взяла листочки из папки на столе, легко встала, такая стройная, и протянула их мне. А зачем было вставать? Как она походила на далёкую, ещё доармейскую девушку, с которой мы были дружны, но которая меня из армии не дождалась. И хотя на Соне был платок, закрывавший волосы, я был уверен, что у неё прямой пробор и обязательно косы. Про косы чуть не спросил. Даже качнулся вперёд, но спохватился и виновато улыбнулся. И она улыбнулась:
- Что-то ещё нужно?
- Нет, нет. Я знаю, вы Соня. А как по отчеству?
- Не надо. Надеюсь, ещё до отчества не дожила. Или уже пора?
- Ну что вы.
Вернулся за стол. Наталья Григорьевна что-то заметила.
- Ах, хороша, да? Понравилась? Вижу, вижу, смутились.
- Какой там - смутился? Что за блажь? - недовольно спросил Владимир Фёдорович. - Он работать приехал. Встал в борозду и паши. Смущаться будешь, когда плохо напишешь.
- Тут столько классиков, что… - я махнул рукой. Сел и стал смотреть предлагаемые кушанья на завтра. И блеснул знанием, заодно уводя от начатой темы. - Слово меню адмирал Шишков терпеть не мог и предлагал назвать: разблюдаж. Та-ак, завтрак, обед, полдник. Ставим галочки. С такой едой можно и не писать.
В этот день вечером был фильм «Генералы песчаных карьеров» или, в другом переводе, «Капитаны песка». Я почему-то знал, что Соня придёт.
Пришла. Сидела впереди. Да, тёмно-русая, да - с прямым пробором. И не косы, а одна широкая короткая коса. И фильм очень неплохой, и песня пронзительная. Хотя и немного безотрадная: «Судьба решила всё давно за нас».
Чтобы подойти к Соне, мысли не было. Нет, вру, была. Но скрепился: какие мне провожанья, работать приехал. Заставил себя уйти до окончания сеанса. Да и брюки в смоле, и ботинки не чищены. И сам не брит.
А ночью меня пронзила ожившая боль разлуки с той, моей девушкой Валей, с которой дружил до армии. На которую похожа Соня. И мысль овладела: вот о чём надо написать. Уходит парень в армию, а мы уходили, самое малое, на три года, уходит, провожает его любимая, обещают они ждать друг друга, быть верными. Да это и обещать не надо, это ясно. Он уходит в новую жизнь, а она-то остаётся в прежней. У него всё переворачивается: это же армия! Взросление, возмужание, новые привычки, стремления, друзья. Он становится другим за три года, а она не изменилась. И любит по-прежнему. А он уже другой. Тут трагедия. И он любит, он был верен ей, другой у него нет. Но уже что-то изменилось. Тут мучение. Она сердцем понимает, что у него уже нет той силы любви к ней. Что он, страшно сказать, стал чужой. А он говорит о свадьбе, он честный человек. И не врёт, и готов жениться. Но она, жалея его, отказывает ему. Может даже солгать во спасение, что полюбила другого.
Вот маленькая повесть. Вот её и пиши.
Во все следующие встречи с Соней, а они трижды в день при посещении ресторана Дома творчества были неизбежны, просто раскланивался. Она была, как всегда, приветлива. Чтобы не встречаться с нею взглядом, сел спиной к её столику.
- Не поможет, - засмеялась всё понимающая Наталия Григорьевна.
Почему-то не мог о ней не думать. Но сказал себе так: это от того, что она своей похожестью на Валю моей юности вызвала к жизни замысел повести. Спасибо ей за это, и до свиданья.
...<-назад в раздел
